Святослав (Железная заря) - Страница 128

128

— Поздно! Вот вам, переветники! Мы ещё к вам вернёмся!

Глава 2

Тяжко было возвращаться в испакощенный врагами терем. Не навеивал он больше уюта, спокойствия. Вроде и стены те же, та же кровля, но чужое всё. Пахло здесь смертью Оттени и племянника. Казалось, что души зарубленных печенегов не ушли, остались в жиле, стучали, бесновались по ночам. Седой волхв обнёс дом священным огнём, выжигая нечисть, но всё равно мрачно и черно казалось здесь, будто вошёл кто-то в твой мир, сломав защитные преграды. Милава больше не улыбалась, тихо в себе переживая позор, избегала встреч с людьми, низко на глаза повязав повойник. Мать, частенько учившая невесток, теперь будто берегла её, не нагружая работой. Колот был теперь за старшего. Старк вроде бы поправлялся, но старость брала своё. Частенько устраивался на крыльце или завалинке, чинил упряжь либо что-нибудь строгал. Поля находники потравили лишь частью и зима не грозила голодом, вот только рук не было. Усладина родня обещала помочь, но Колот, чуявший за собой неясную вину за печенежский разор и за смерть Забуда, собирался сделать всё один. Когда подошла уборная страда, вместе с восьмилетним Павшей уходил в поле. За работу брался яро, как в битве. Возвращались с темнотой. Колот почернел от усталости и недосыпа, но упорно отвергал помощь. Мать ругалась:

— Себя не бережёшь, хоть глуздыря пожалей.

Но тут в разговор вступал Павша, во всём и всегда тянувшийся за стрыем:

— Я не глуздырь уже. Работаю, а сила растёт, тоже как и Колот в походы ходить начну.

Колот, улыбаясь, ерошил светлые волосы на голове сердитого племянника.

Убирали хлеб. Лапа, взяв на вилы копну, чтобы закинуть наверх, качнулся, в глазах потемнело. Как упал не чувствовал, и, казалось, вовсе не терял сознания. Очнулся от ледяной воды, политой из корца ему на голову. Приходя в себя, оглядел склоненные над ним лица, поднялся, заставляя слушаться ослабевшее тело. Отмахнулся от участливого предложения передохнуть и снова взялся за работу.

Вечером, почти без сил, Колот вернулся домой. Пламень светца разгоняла тьму. Собирали ужин. По полу деловито шагал Нежата, тянул отцу выструганную Старком свистульку. Сумрачная Милава помогала Усладе подавать на стол. Колот, не глядя ни на кого, вяло ложкой помешивал в мисе кашу. Услада бросала на мужа осторожные взгляды, угадывая настроение. Мать щебетала под ухом, пытаясь отвлечь сына от его дум, но и она вскоре замолчала.

— Пойдёт Святослав в Болгарию, так с ним поедем, — неожиданно сказал Лапа.

За столом настала тишина, только Старк, недопоняв, продолжал чавкать беззубым ртом.

— Как это? — первой спросила мать.

— Вот так. Опостылело здесь всё. В тереме, будто покойник лежит, грустно, тоскливо. Сегодня хлеба свалили, а завтра, когда снова в поход уйду, кто поможет? По правде волостель должен, но лучше самого кто сделает? А там я рядом. Земля у болгар жирная — хоть с хлебом ешь, народ с этого обленился, наши новые руки — так заживём по-княжески. Железо дёшево, дома каменные, зима тёплая. Да и взгляды косые сябров опостылели, будто я в том набеге виноват. Душа у меня пуста здесь.

Старк, отодвинув от себя мису, блеснул очами, заговорил:

— Что до соседей — то ты сам на себя накрутил. Князя вина — это верно. Молчи! Не тебе за него оправдываться. А насиженные места покидать... Мне дед рассказывал, как пращуры его под ударом Карлы уходили от моравов. Говорил, как сам видел, и я вижу с его речей. Только врагу пожелаешь корни выдирать. Твоё дело, конечно, ты — кормилец, но я не пойду. И так собрался к волхвам уходить жить. Толку с меня нет, а лишний рот вам — помеха.

— Я тоже остаюсь, — сказала мать, — здесь я привыкла.

— А я вот уйду с Колотом, — вдруг высоко с провизгом сказала Милава. — Кто я тут? Порченная печенегами вдова! А там жизнь сызнова начну.

— Блажишь, сын, раньше времени, — заклекотал Старк — что-то мешало в горле говорить, он хрюкнул по-поросячьи, сплюнул на пол мокроту, продолжил:

— Не зван, дак, ещё. Позовут — думать за всех будешь.

— Считай позвали, — буркнул Колот и полез из-за стола, давая понять, что разговор на этом закончен.

По случаю окончания уборной страды устроили праздник. Из Киева явился Блуд. Колот встретил его на игрищах в Древичах, куда пришёл с неразлучным Павшей. Блуд стоял в ярко-жёлтом, с травяными узорами летнике, широко расставив ноги в алых с загнутыми носами сапогах, засунув большие пальцы рук за наборный пояс и, чуть усмехаясь, смотрел на боровшихся в пояски молодцев. Неподалёку стоял кметь — почему-то догадался Колот и держал под уздцы двух коней: рослого чалого и поменьше — каурого, по-видимому, своего.

— Вишь ты! — воскликнул Колот.

Раньше по приезде друг детства всегда заходил к нему, а теперь стала ясна гордость его нежданно возвысившегося.

— Кто это, дядька Колот? Разряжен, будто воевода.

— Блуд. Помнишь его?

По наморщенному лбу племяша Лапа догадался, что навряд ли. Сколь летов Павше? А Блуд то с ним в хазарах, то и вовсе в Киев подался. Колот подошёл поздороваться, растерявшись нечаянно, углядев под летником друга воеводскую гривну. Друзья обнялись, и лёд в душе Колота оттаял.

— Значит, правду говорят, что воеводой тебя поставили? Вон и отрок при тебе.

— Ай! — отмахнулся Блуд и показав на Павшу, спросил:

— Оттенин?

— Да.

Блуд наклонился к Павше.

— Большой стал и не спознаешь сразу. Кем будешь-то?

Глуздырь, слегка сробев перед незнакомым и таким простым боярином, ответил:

— Как стрый — воином.

128