Святослав (Железная заря) - Страница 73

— В Ладоге, в Полоцке да в Новом Городе у всех такие терема, это мы всё в землянках сидим. Чем мы хуже? Ну и что, что холодно у них и леса строевого полно, в хорошем доме всегда жить приятно, а то, что у нас солнышко поласковее да земля плодороднее, так не нам в укор, а предкам в заслугу. Северы, и те стены глиной мажут да травами пишут, то тоже своя красота. Вот построим терем, так и заживём лучше, чем полуночники живут.

Приехал Блуд, последнее время часто мотавшийся в Киев. Увидев задуманное, с завистью присвистнул, на предложение помочь, ответил невнятно, то ли поможет, то ли занят, и пропал.

По обычаю, после закладки дома пили пиво, но сдержанно, ибо работа только начиналась. И будто сорвали тетиву после первого венца, заработали споро и дружно. Мастер ловко отмерял углы, распоряжался, артельщики вырубали пазы, а потом все вместе тянули и укладывали брёвна. Вечером, уработавшись, ели за общим столом, затем валились спать в Отененой клети, откуда он на время съехал обратно в Старкову избу.

Когда уложили пятый венец, пришла пора посевной. Колот, решив, что работникам можно доверять — мастера всё же, а он только помехой будет — ушёл со всеми в поле. Бабы разрывались совсем между артельщиками, Отенеными детьми и мужиками, тут ещё Услада понесла. Зимава, срывая сердце, ругалась со снохами, те в два голоса огрызались. Однажды сама отнесла обед на поле, выговорила Колоту:

— Твоя-то дура, да и ты не лучше — знал, что дом ладить будем, так нашёл время, когда удом махать, подождал бы ужо!

Старк не дал сыну ответить:

— Не гневи богов, колода старая! Внук у тебя али внучка будет, а она всё о себе мыслит! Чаю, не переломишся!

Дом тем временем рос. Приходили весяне, глазели, обсуждали. Шалые глуздыри смотрели издали на поднимавшуюся безоконную бревенчатую громадину, бросались с весёлым визгом врассыпную, когда кто-нибудь из древоделей в шутку им грозился. Брёвна тащили наверх уже верёвками, работа пошла медленнее и каждые руки были нужны. Колот со Стрешей Усладиным братом подрядился помогать.

Дошли до потеряй-угла, а там во второй раз пивом поить плотников надо. Как раз на два дня зарядил обложной дождь. Первый день перепились от души, угомонившись лишь в полночь. Во второй день, похмелялись, дождь, по всем приметам, заканчивался и завтра снова за работу. Пили тесно набившись в клеть, сегодня уже не такие весёлые и шутливые, как вчера. Кое-кто пытался хохмить, но не выходило. Мастер Кнур, склонившись к Колоту, молвил:

— Я давеча не говорил тебе: выходил обычаем в первые три дня в рассвет слушать на новый дом. В первый день всё путём — петухи пели да собаки брехали, а во второй помстилось, что человек где-то кричал. Наваждение, может, а всё же знай, что умереть может кто-нито у вас.

Слова предназначались только Колоту, его, а не Старка или Отеню, древодели по общему молчаливому согласию почитали главным, ибо его затея, его куны, он больше других радел за дом. Но речь Кнура слышали все.

— Волю Родане переломишь, не в людских то силах, — отозвался с противоположной лавки Старк. — Коли завещано — уйдёшь к навьим, хоть в подпол спрячься, не выходи на свет совсем, придёт твой час, и подпол провалится, живьём похоронит.

— Это точно, сколько сказок о том! — поддакнули из полумрака клети.

— А может, и в силах.

Все обернулись к говорившему. Это был мрачный молчаливый древлянин Нежил, по глаза заросший чёрной бородой, обличьем сущий медведь, один ворочавший и вздымавший трёхсаженные брёвна. Рот он открывал редко и только по делу, в споры не вмешивался, Кнуру не перечил никогда.

— Что сказал?

— Человек над своею судьбою властен, вот что говорю! А боги вовсе ни при чём. Человек — вот, что главное! — повторил древлянин.

— Ты молчун, вот и молчи, что зазря ничевуху баять! — закипели друзья-артельщики.

— Много сказок, говорите? — продолжил спор Нежил — То не ведомо никому, правда али вымысел, а я вам расскажу одну, про которую все знаете. Как княгиня ваша... то есть наша, передала княжение Святославу после поездки в Царьград, оставила ему терем в Вышгороде, сама в Киев переехала, свалила кумиров на Старой горе и поставила себе хоромы. Никого не испугалась: ни богов, ни навьих, что рядом на буевище лежат. И ничего, и любит народ её и уважает.

— Неправильно всё истолковал ты! — горячился маленький носастый плотник по имени Дятел.

— Бог теперь другой у княгини, вот её и не тронули. А ещё говорят, что уговаривали волхвы её не разрушать капище, а она не слушала. Так волхвы богов-то и умолили, чтобы любимую народом княгиню не губили.

— А Бог у неё тот и был раньше!

— Как же она за язычника замуж вышла? Нельзя по их вере христианской. Отринула княгиня своего Бога, а потом заново крестилась.

— Одначе поп Григорий при ней неотлучно находился, и не ходила ни на один праздник, даже Корочун без неё был.

— Чего спорить без толку? Веру свою она не навязывает, вон, как у чехов было или у ляхов, и то главное.

— А не навязывает потому, что самостоятельности не дают, — рёк Колот впервые за спор, — ромеи не дали, немцы не дали. Помните попа немецкого? Еле живым к себе вернулся, ибо княгиня так на его кесаря Онтона озлилась, что даже охранной грамоты не дала.

— Ты почём знаешь?

— Кмети баяли, что при сём присутствовали.

— Что бы вы ни говорили, — снова прогудел Нежил, — а сожжённого Коростеня Ольге древляне до сих пор простить не могут.

Рассудительный Старк, махнув рукой на снова горячащегося Дятла, объяснял Нежилу, вглядываясь в его лицо, то появляющееся, то исчезающее в пляшущем свете лучины: