Разлетелись тяжёлые двери, и в покои печатным шагом вошёл Свенельд, даже не посмотревший в сторону Бориса. Он, в отличие от Калокира, жалевшего юного царя, открыто его презирал, считая, что тот не достоин своего народа. Такой воевода будет слушать только таких, как Святослав или комитопулы.
— Пора, — сказал он, — ромеи намеренно не оставили охраны у северных ворот, дабы дать соблазн уйти всем, кто хочет, и тем самым ослабить защитников. Но мало таких, кто ушёл.
И он бросил презрительный взгляд на Бориса. Калокир, заглянув в полные отчаяния глаза царя, предложил:
— Пойдём со мной. Но тогда обратной дороги не будет, тебе придётся идти до конца.
Может, и шевельнулось что-то внутри, Бориса, шепнула что-нибудь частичка грозного Симеона, но пересилило византийское воспитание, с детства и навсегда подавившее волю к сопротивлению и заставлявшее раболепствовать перед божественным базилевсом.
Калокир уходил, на всякий случай не зажигая огней, доверяя лишь чутью проводника, знавшего здесь каждый камень. Свенельд шепнул на ухо старшому охраны, сопровождавшей Калокира:
— Смотри, за его жизнь Святослав с тебя голову снимет...
Подкрепление пришло и приходило всё утро, к обеду развернув в сторону города цепь тяжёлых пороков. Долго тянули, собирая и утверждая орудия. И вот со скрежетом махнул, будто рукою, большой порок — петробол, и снаряд со свистом понёсся в город, заставив невольно пригнуться стоявших на его пути защитников стен. Пролетев над их головами, камень вывернул ворота большого лабаза, исчезнув в нём. Страшен тяжёлый снаряд, выпущенный большим пороком, как несущийся в безумстве тур. Толщиной в сажень стена вздрагивала от ударов и казалось, что дрожит сама земля. Четыре малых порока — литобола с подведённых к городу гелеполов щёлкали камнями по деревянному заборолу, расщепляя и снося колья с навесами. Нарочитые бодрили защитников, в пример им не прячась от каменной смерти.
Когда снаряд врезался в забороло, нескольких убив и покалечив, терпение некоторых лопнуло, будто перетянутая тетива и они, потеряв голову, побежали со стен, увлекая остальных. Воеводы с опытными кметями тычками и угрозами приводили их в чувство, возвращали обратно. Наконец ромеям удалось обрушить часть юго-восточной стены и поле под городом наполнилось ратными людьми. Яким сорвал с лица повязку, обнажив страшную, сочащуюся сукровицей рану и обернулся к Свенельду:
— Я возьму на себя пролом, а ты отстой ворота!
Сказав, рванулся было, но Свенельд цепко ухватил его за рукав:
— Прощай, болгарин, пусть твой Бог поможет тебе!
В безумных, находящихся уже в вихре битвы и нечеловеческих глазах мелькнула тень теплоты:
— И ты прощай, воевода!
Время остановилось, отмериваемое сложенными головами. Прясла стен стали скользкими от крови. Дождь стрел и град камней с обеих сторон. Стены голы, заборола почти все снесены, защитников становится всё меньше. Свенельд затрубил в рог — к отходу. Отступали в царский дворец, как было говорено ранее на случай захвата города. Битва расползалась по улицам. Кто-то не смог или не захотел забиться в оборону в последней каменной твердыне, бросившись на защиту своих домов, чтобы там, на родном пороге, лечь костьми и не видеть позора, который захватчики причинят его семье. Звон железного склепания смешался с криками ярости и боли, с воем баб и проклятиями мужиков. По городу шёл грабёж, страшный и безобразный по своей сути, с бессмысленными убийствами и насилием.
Во дворце спешно заваливали основные ворота во двор, оставив чёрный выход, куда продолжали стекаться защитники, иссеченные, измотанные и оттого едва узнаваемые, в основном русские, но были и болгары. Искали царя, но он уже утёк со своими домочадцами. Свенельд расставил воинов по бокам и на челе, чуть в отдалении от оставшегося открытым прохода. Ромеи вломились весело и яростно, опьянённые близкой победой и чаяниями добычи царского дворца и сразу угодили в ловушку. Зазвенели тугие тетивы, бросив стрелы в толпу грабителей, сулицы разили без промаха, засверкали мечи, рубя ромеев с трёх сторон. Русские разом выкосили полторы сотни византийцев без ущерба себе. Оставшиеся отступили. Ещё несколько раз тагматархи и кентархи ухитрялись собирать пустившихся в грабёж и вышедших из подчинения воинов, бросая их в напуск, но не пробились во дворец, завалив трупами выход.
Тем временем Борис, метавшийся по разоряемому городу, едва не был убит распоясавшимися гоплитами, привлечёнными богатым платьем царя. Его спасли общая неразбериха, чёткие удары мечей собственных гридней и нежелание ромеев погибать, когда город в их руках. Впрочем, ему повезло: он наткнулся на самого Цимисхия и сдался ему в плен с семьёй, домочадцами, со всей свитой и находившимися при нём царскими регалиями.
Византийцы прекратили нападать. Находившиеся во дворце воины воспользовались передышкой, промывали и перевязывали раны. Свенельд распорядился обшарить дворец в поисках съестного и накормить кметей. Провели перекличку, считая потери. Погибло много, но и здесь было почти тысяча человек — сила немалая. Какой-то болгарин поведал, что лично видел, как зарубили Якима. Свенельд, склонив голову, зашептал хвалу покойному.
Пока штурмовавшие город успешно его грабили, подошли свежие силы, не участвовавшие в битве, подкатили орудия. День клонился к закату. Смеркалось. Горящий снаряд врезался в здание дворца, рассыпавшись на тысячи огней, ярких в темнеющем небе, за ним тут же последовал второй, рухнувший во двор, покатился, ярым пламенем зажигая кметей. Истошный вопль терзал уши, противный запах горелого мяса забил ноздри. С одного из ратных сбили пламя, но поздно — чёрный огарок, терзаемый болью, он оглядывался пустыми глазницами с вытеками от лопнувших глаз, просил, чтобы его добили. Кто-то приблизился к нему с ножом...