Святослав (Железная заря) - Страница 157

157

Тяжёлый мощногрудый жеребец вынес Свенельда наперёд строя. Воевода окинул взглядом воинство, застывшее в ожидании слова.

— Слушайте меня, воины рос, русские и болгарские славяне! С нами боги и Бог христиан, который отвернулся от ромеев, нарушивших его заветы. Никто не умрёт раньше, чем придёт его час. Чем мы отважнее, тем трусливее враг. Так пусть труса поразят стрелы Перуна и мечи Хорса! И пусть боится нас Морана! Слава!

— Слава-а-а!!!

Ор, подхваченный тысячами глоток, летел над ничейным пока полем. Ратные ярили себя криком и, озлясь, в нетерпении боя кусали щиты. На них двинулись закованные в броню пешие гоплиты.

— Шаг! Шаг!

Плотно сомкнув щиты, правым краем зайдя за левый соседа, ряды чела пошли встречь, оставив на месте оба крыла. Солнце меркло в глазах, впереди враг, который должен умереть. Два латных строя сошлись с железным скрежетом. Трещали копья, кричали раненые, гулко принимали на себя удары щиты. Русы жерновами смололи передние ряды гоплитов, расстроив и обратив в бегство остальных. За первым строем нахлынул второй, продержавшись меньше. Третьим напуском Цимисхий оттеснил русов, порядком измяв чело и, бросил подкрепления, в этот раз навалившись на оба крыла.

Скифы с мисянами не отступали, несмотря на потери. Совершить широкий обход император не решился, опасаясь засад и удара из города. Бой затягивался. Цимисхий, рассчитывавший разогнать войско неприятеля одними гоплитами, ошибся. Приходилось вводить в бой «бессмертных», которых берёг до решающего сражения со Святославом. Но если этого не сделать, гоплиты скоро побегут.

Свенельд ждал удара на правое крыло, где билась городовая рать и заранее был приготовлен засадный отряд, но «бессмертные» обрушились сбочь на левое крыло, мощным тяжёлым напуском, смяв его и расстроив ряды. Но уже летел в помощь на лёгких конях, выбрасывая на ходу клинки из ножен, полк Якима. Бессмертные не дрогнули, но выпустили из клешней войско Свенельда, давая ему отступить в порядке. Выполнив главную задачу и боясь окружения, Яким затрубил к отходу. Цимисхий, жалея свою бессмертную конницу, отозвал ее назад, предоставив преследование гоплитам, подкрепив их свежими силами с осадными лестницами.

Слуга поднёс императору золотой кубок с вином.

— За победу! Скифы разбиты и поле боя осталось за нами.

Император швырнул кубок себе под ноги:

— Шли гонца к Василию и пусть передаст: если он не подойдёт к утру, то я с него живого спущу шкуру...

В Преславе тревожным звоном разливался набат, созывая на защиту города. Городская рать, кто без доспехов в стегачах, а кто и вовсе в одной рубахе, с топорами, рогатинами, ослопами, лёгкими луками, пращами, становились на стены, под руководством выборных старшин. Ромеи под прикрытием стрелков лезли по лестницам. Кое-кому удавалось прорваться под дождём стрел и камней, и на прясле начиналась схватка. Под дружный победный глас убитых сбрасывали на головы их же ещё живых соратников. Лекари трудились над ранеными, в храмах служили молебны по убиенным. Натиск слабел и, когда солнце коснулось вершин предгорий, ромеи отошли, осыпаемые срамными проклятиями.

С наступлением темноты город не утих. Считали потери, то тут то там раздавался плач по убитому кормильцу. Воеводы расставляли караулы, за ворота отправили отряд собрать оружие у убитых ромеев, наказав не удаляться далеко.

Свенельд наткнулся на Якима у южных ворот. Болгарский воевода не успел ещё снять иссеченные доспехи, окровавленная повязка закрывала поллица, его шатало, но глаза смотрели живо и бодро.

— Отбились, Свенельд, — сказал он.

Воеводы поднялись в надвратную башню. Ромейский стан светился кострами, на поле битвы шевелился кто-то невидимый. Яким потеребил рукой сабельную паверзь, всматриваясь в огни стана.

— Если к Цимисхию не придет завтра подкрепление, то нужно сделать вылазку, ибо на приступ он больше не пустит своих, слишком хорошо мы его потрепали, — молвил он.

Свенельд, чуть замешкавшись, кивнул в ответ.

В городе жгли огни, сторожа бдительно несла службу, опасаясь лазутчиков. Царя Бориса сон сморил далеко за полночь. Калокиру было жаль его, выросшего и воспитанного не в любви к славе и доблести своей страны, не закалённого характером. Сначала крепился, пытался отдавать распоряжения, вызывая скрытое сочувствие. Потом понял, что всё идёт вне его и без него, принял самое разумное решение — положился полностью на волю воевод. Борис держался за Калокира, как за последнюю спасительную тростинку, и в течение ратного дня не отпускал от себя его, боясь, что тот вдруг пропадёт, как пропадают в баснях блазни, ведущие путника через выморочный лес по спасительной тропинке. В победу своих болгар царь не верил и опасался за свою жизнь, а Калокир, ромей, мог её спасти.

— Я ухожу ночью к Святославу, — сказал патрикий.

— Ты бросишь меня?

Надо отдать должное Борису, в отличие от его отца в нём не было той истеричности и свой страх он умел скрывать, лишь побелело лицо и слегка подрагивала молодая прозрачная рыжая бородка.

— Я предатель для Цимисхия и мне грозит смерть. А тебе бояться нечего — ты базилевса не предавал и всегда можешь свалить всё на свой народ, — Калокир усмехнулся, — который не слушал тебя и встал на сторону русов.

— Так ты не веришь, что мы отобьемся?

— Не верю. И мало кто верит, — честно признался патрикий.

— Так зачем же тогда драться?

Борис решительно не понимал этого. Калокир снова усмехнулся:

— Ты возрос на ромейских дрожжах, а я грек, херсонец. И я лучше понимаю твой народ. Они сражаются за свободу. Каждый, кто сейчас на стенах может сбежать, но, прожив свою убогую рабскую жизнь под старость лет многое захочет отдать за тот миг, когда он был свободным человеком, а не сусликом, прячущимся в нору при любой опасности.

157