— Назад!
Ратша развернулся к воинам, пытаясь удержать тех, кто не успел его обогнать, и вдруг почувствовал, что земля разверзлась под ним. Волчья яма разделила нападавших, те, кто упал, корчились на острых кольях. Ратные, прикрываясь плутеями, вытаскивали тех, кто был жив. Сверху нещадно били стрелами и камнями. Русичи, оказавшиеся у стены, ставили лестницы, лезли, гибли, пытаясь не зря продать жизнь и помешать расстреливать своих. Воеводе повезло, он попал меж кольями, тесно его прижавшими, а вокруг падали, стонали, орали кмети. Рыкнув, Ратша высвободился, полез по телам к краю ямы, стараясь не глядеть на тяжело умирающих соратников. Ему бросили связанные меж собою пояса:
— Лезь, воевода!
Ему снова везло, стрелы ложились рядом, лишь у края, одна ударила под лопатку и та с острым узким наконечником, не срезень. Тут уже подхватили свои, не дали упасть обратно. Русские стрелки, опомнившись, стреляли в ответ, разом охладив пыл обороняющихся.
Князь, обратил внимание на замятию у стен, где должен был быть Волк, и послал туда воеводу Всеслава с ратью, те вскоре вернулись с раненым Ратшей.
— Прости, князь, не сумел, — выдавил из себя тот.
Святослав, игравший плетью, шваркнул её о землю:
— За живого Глеба — серебряную гривну!
Стеноломом крушили ворота, ратные, жуками облепив лестницы, карабкались на соседние с воротами прясла. Стрелки, как могли, мешали болгарам лить смолу и обстреливать русских кметей. Колот со своим десятком и несколькими незнакомыми воинами подобрали опрокинутую лестницу, утвердили её и полезли наверх. Заяц, шустро перебирая ногами, лез первым. Колот, не отставая, следовал за ним. Не дойдя четырёх-пяти ступенек, Заяц сильно толкнулся ногами, сыпанув песком от ступней сапог прямо в глаза Колоту, и одним мощным прыжком оказался на стене. Лапа почти следом перевалился за зобороло.
Тем временем те болгары, что поддерживали Святослава, воспользовавшись приступом и поняв, что Глеб проиграл, перехватили и открыли ворота, в которые хлынули русские. Схватка быстро свернулась со стен на улицы, но вскоре затихла и там.
В подвале было темно. Воздух был сырой и спёртый. Факел, оставленный катом, погас недавно, издав прощальное ядовитое шипение. Глеб лежал у стены, со спутанными руками, не развяжешь, но и кровь не застаивалась, вольно протекая по жилам. Его били, но было ясно, что все пытки ещё впереди. Перед глазами проходила жизнь, прожитая, как казалось, верно. Святослав ненавидел его за предательство, а чужой ненависти всегда больно. Но было ли то, что он сделал предательством? Он нарушил клятву, данную русскому князю, но он чист перед своими людьми, ибо они требовали это от него. Неумный властитель будет бить свой народ, потому что ему так сказал его господин, которому он поклялся в верности. Такому прикажи утопиться — утопится. А люди? Не власть принадлежит тебе, а ты власти. Потому ради народа, его желаний и чаяний можно стать клятвоотступником. Святославу не понять того. Но он и не был правителем! Он — воин. Как и Борис, который не нарушил слова, данного Глебу защищать Переяславец до конца, даже когда стало ясно, что помощи не будет ни от ромеев, ни из Преслава. Не ушёл, а мог бы уйти. Нет, не было Глебу оправдания, но он выбрал из большего зла меньшее и всё же выбрал свой родной народ, а не пришлых русов.
Он не боялся смерти. Совесть его чиста. На нём нет русской крови. Изначально он подчинился большинству бояр, они готовы были воевать. Он не сражался на стенах, но, презрев смерть, помогал выносить раненых и накладывать повязки. Трусом его никто не назовёт.
Творило подпола мягко раскрылось, впустив полоску факельного света. Глеб не сразу узнал Святослава, обычно просто одевающегося, не стремившегося выделяться среди других. Пламя высветило золочёные пуговицы алого, крытого бархатом, зипуна. Святослав склонился над опальным родичем. Глеб медленно поднялся навстречу князю.
— Здравствуй, родич, — сказал Святослав. Глаза, могущие быть задорными в праздник, злыми в бою, сейчас — как две холодные льдинки.
— Один пришёл. Поговорить хочешь? — вместо приветствия спросил Глеб.
— Взглянуть на тебя пришёл. Что скажешь мне?
— Оправдывать себя не буду. Суди по своей правде, только не мучай меня наставлениями.
— Горд смотрю...
Не умел и не хотел Святослав словами наставлять на истинный, как ему казалось, путь. Чаял найти Глеба если не раздавленного, то хотя бы пожалевшего о сделанном выборе. Но не было этого. Едва сдерживая рвущееся наружу бешенство, князь молвил:
— Ты умрёшь, но не сразу. Тебя посадят на кол, но не глубоко. Тебе будут носить воду, что бы ты промучился долго. Начинай сейчас молить своего Бога о смерти.
— Я прощаю тебя. Так велит мой Бог...
Плач стоял над Переяславцем. Новый наместник города, Дамян, назначенный Святославом за преданность, проявлял особое рвение в выявлении врагов русского князя, заодно убирая своих врагов. Вчерашний опальный боярин, недруг Глеба, резким рывком поднялся наверх. Казни шли несколько дней подряд. Святослав, дабы не настраивать окончательно против себя население, наказал не трогать жёнок с детьми и имущество казнённых. Смерть сравняла всех — и бояр, и купцов, и ремесленников. Сторожа по городу и вне его была усилена, ждали каких-нибудь шкод.
Дом на окраине посада, в котором разместили часть ратных, встретила Колота кислой вонью портянок, смешанной с запахом варева. Кмети пересказывали байки, наполняя хохотом молодечную, резались в зернь. Находившись за день в стороже, Лапа с удовольствием стянул с себя кольчугу. Один из ратных, приметив его, воскликнул: